Последний звонок

Последний звонок – не путать с выпускным вечером – это мероприятие, которое проводилось в конце мая – начале июня, когда учёба закончилась, а выпускные экзамены ещё не начались. Наш 10-б почему-то решил поехать на природу с ночёвкой. Откуда взялось такое решение, кто и почему его принял – я не знаю. Наверное, все так ездили. Естественно, не одни, школьникам самостоятельно ничего делать не полагалось. С нами поехали наша классная руководительница, химичка Римма Самуиловна, и молодая биологичка Наталья Давидовна (прочувствуйте, каким был этнический состав учителей в моей школе! Именно таким он и был.)

Наталья Давидовна работала после института первый год. Её огромные синие глаза ещё не погасли от учительской работы. Была она весёлая, изобретательная, жизнерадостная. Она очень привязалась к нам, десятиклассникам её первого года, и с удовольствием с нами тусовалась. Этакая свойская девчонка, все от неё были без ума. И при всём при том, она никогда не переходила определённых, ею самой установленных границ, всегда знала, как себя правильно вести с балбесами-десятиклассниками. Интересно, что с ней теперь?

Итак, мы всем классом сели в метро и поехали на станцию «Девяткино», а оттуда на электричке в Васкелово. Лето, тепло, весёлые и радостные молодые люди и девушки едут в поход – что ещё им нужно для того, чтобы почувствовать себя счастливыми? А то, что через несколько дней начнутся страшные выпускные экзамены – об этом можно на одни сутки забыть.
Многие взяли с собой спальные мешки, а кое-кто и палатки. Лично я ничего такого не вёз. Во-первых, у меня не было ни спальника, ни палатки, во-вторых, ночи стояли тёплые, а в третьих, то, что должно меня согреть, лежало в рюкзаке, тщательно завёрнутое в одежду.

Да-да, какой же поход без этого дела. К концу десятого класса я знал в нём толк. У многих одноклассников это вызывало когнитивный диссонанс: еврей, в очках, пьющий водку. Тем не менее, пить я умел, и все признавали за мной это. Я всегда знал куда наливать, чем запивать и чем закусывать. Поэтому, тот, кто, действительно, хотел выпить, а не дурака валять, кооперировался именно со мной. Опытный человек знает, что скидываться и покупать водку на десятерых – гиблое дело. Это очень трудно с организационной точки зрения, и в таких случаях, как правило, водки оказывается мало. Лучше группироваться по двое-трое. Именно трое нас и было – я, Дима и Максим. И было у нас на троих 0.75, то есть по 250 на рыло. Не очень много, конечно, но по тем временам хватало. Это сейчас я могу поллитра один принять, а тогда молод ещё был. Да и не было цели такой – напиваться: ночь, поход, девочки, мало ли что.

Приехали мы в Васкелово (а может быть, это была другая станция? не помню) и пошли по тропинке вдоль железной дороги. Потом свернули в сторону и оказались на берегу озера. Нет нужды описывать те места – кто был, тот знает. В мире больше нет подобной красоты. Народ начал ставить палатки, а я, оценив обстановку, подозвал своих компаньонов. «Как, уже?» - удивились они. «Пошли, пошли, потом будет поздно» - деловито сказал я.

Мы потихонечку скрылись из лагеря и трусцой побежали в сторону железной дороги. Я с сожалением отметил, что девочки Валя и Лена обратили на это внимание. Это было некстати, я надеялся, что нашего отсутствия никто не заметит.
Мы пересекли пути и взобрались по склону холма. Растворились среди ёлок, сели на землю, разложили, достали. Выпили, закусили Димкиными бутербродами и запили кофе из термоса. «Две минуты, чтобы провалилось – и наливай по новой» – распорядился я. «Пить надо быстро, но не торопясь».
А девочки Валя и Лена пошли было за нами, но, потеряв нас из виду, просто бродили по железнодорожной насыпи и пытались высмотреть нас в еловой чаще.
«Лёня! Дима! Макси-им! – звали они сладкими голосами. – Вы где?». Но лезть на крутой склон не решались.
«А чего, давайте их позовём!» - сказал захмелевший Макс. «Ты что, с ума сошёл? – насмешливо ответил Димка. – Ты что думаешь, ты им сильно нужен? Они выпить на халяву хотят!»
Не ожидал я от скромного и молчаливого Димы такой мудрости и такого глубокого знания психологии. Он, разумеется, был прав, а сам-то я готов уже был согласиться с Максом.
А девочки тем временем решили сменить тактику. «Лёня! – закричали они, – Тебя Римма Самуиловна ищет!»
«Молчи, не отвечай, врут они» - сказал Димка.
«Конечно врут, – согласился я, – Даже если и ищет, они этого знать никак не могут. Римма на берегу, а они здесь. Макс, наливай!».
Видя, что у них ничего не получается, девочки разозлились. «А Цейтлин – пьяница и алкоголик!!!» - пронзительно закричала Валя на весь лес. Мы, довольные, засмеялись вполголоса.

За пятнадцать минут бутылка была выпита. Разочарованные девочки уже ушли. Мы поднялись и стали спускаться с насыпи, в сторону озера. В теле была лёгкость необыкновенная – как всегда, когда пьёшь водку в 17 лет. Почти у самого лагеря нас встретила взволнованная Наталья Давидовна. Выглядела она как-то... странно, в глазах её читались сомнение и разочарование.
«Лёня, – начала она, – скажи мне правду, у тебя в рюкзаке ничего нет?». Я как-то даже опешил от такой постановки вопроса. «У меня... в рюкзаке.. а что должно там быть?»
«Понимаешь, Римма Самуиловна решила проверять у мальчиков ... содержимое рюкзаков, и я подумала, что у тебя, наверное, тоже что-то должно быть...».
Тут до меня дошло. Наша шибко умная классная устроила шмон насчёт спиртного, а Наталья Давидовна решила меня предупредить, сладкая такая!
«Нет, Наталья Давидовна, – торжественно сказал я, - у меня в рюкзаке НИЧЕГО нет. Уже НИЧЕГО нет!»
И действительно, только я вышел на берег, Римма грозно подступила ко мне: «А ну-ка, открывай!». Уж она-то знала, у кого надо искать в первую очередь. Как я, всё-таки, был прав, что сразу потащил своих товарищей пить, не дожидаясь расправы.
«Пожалуйста, Римма Самуиловна!» – я отвесил клоунский поклон, с трудом удержавшись на ногах. Вокруг нас столпился народ, а я с ангельской улыбкой развязал рюкзак. «Вот это – свитер, вот это – ещё один свитер, это – бутерброды, это – мои трусы. Больше ничего нет!». Римма прекрасно видела, что я «уже», но что она могла сделать.

В следующую минуту, когда Римма отошла от нас, мне рассказали, что же здесь произошло. Почти сразу же она начала шмонать рюкзаки. Понимала, что ковать железо надо, пока горячо. И тут же нашла: у Ромки, у сильного, спокойного, доброго парня, неформального лидера класса, в рюкзаке были две поллитровые бутылки водки. А после этого произошло нечто ужасное: обе эти бутылки она открыла и вылила в канаву. Я не знаю, что произошло бы со мной, если бы она сделала такое мне. Какое счастье, что я её перехитрил.
Несчастный Ромка сидел на траве, глядя в никуда и беззвучно шевелил губами. Произошло именно то, чего я со своим опытом избежал: эта водка предназначалась пятерым или шестерым, и теперь все они остались без ничего. Для них последний звонок был непоправимо испорчен, да и для всех остальных, в определённой степени, тоже.
Нет, я, конечно, понимаю, что борьба с зелёным змием – это святое. Но неужели она, взрослый человек, не понимала, какие последствия будут у её действий? Да и что бы произошло, если бы пятеро пятеро семнадцатилетних людей выпили бы по 200 грамм водки? Нет, я и сегодня, с высоты прожитых лет, не могу понять её поступка.

А вечер продолжался, ни шатко, ни валко. Кто-то купался, кто-то играл в мяч, кто-то в «дурака». Макс взял гитару и мы с ним стали петь дуэтом. Мы, вообще, мечтали когда-нибудь создать рок-группу. А пока только пели. Но настоящего веселья после всего происшедшего, естественно, не было.
День шёл на убыль. Начало смеркаться. То есть даже не смеркаться, а как-то мутнеть. В эту пору уже нет тёмных ночей. Можно сказать, что белые ночи уже наступили. Вместо темноты в воздухе разливается как будто молоко.
Народ стал собираться. Оставаться ночевать почему-то ни у кого желания не было. Я, честно говоря, не знал, что делать: ехать никуда не хотелось, а, с другой стороны, какой смысл оставаться здесь одним, без девочек? Кавалеры этих девочек были злые, потому что не выпили, мы им не налили, вот они и собирались, тем более, что Римма Самуиловна категорически на этом настаивала.
И тут ко мне подошёл Бяша, парень, с которым я последние четыре года сидел за одной партой. «Слышишь, тут вот Серёга Ушастый зовёт с собой. У него здесь недалеко бабка живёт»
Это, конечно, было интереснее, чем оставаться на берегу. Мы втроём собрались и пошли вслед за Бяшей и Ушастым, естественно, заверив Римму, что завтра в 9 утра как штык будем в школе на консультации по математике. А ещё с нами пошёл Витька. Я его не очень любил, так же, как и Ушастого. Вообще, по вполне понятным причинам, в основном моими друзьями были те, кто пришёл в наш девятый из других школ. Они до этого меня не знали и, поэтому, относились ко мне адекватно. В отличии от тех, кто был со мной знаком до девятого класса. Исключение составлял Бяша, но он, вообще, был человек особенный. Например, он водки не пил, предпочитая вино, да и то в малых количествах.

Сначала мы шли вдоль железной дороги, а потом свернули в лес. Опускалась ночь. Ушастый шёл впереди, а мы за ним, доверяя его знанию местности. А знал он её, видимо, неплохо. Отойдя где-то на километрот железной дороги, мы свернули с лесного просёлка на какую-то незаметную тропу. Я очень быстро утратил чувство направления, и не мог бы сказать, в какой стороне что. Белёсая косматая мгла, окружающая нас, не добавляла уверенности в себе. Пытаясь подбодрить друг друга, мы пели матерные песни и рассказывали нарочито громкими голосами неприличные анекдоты. Очень неприятное чувство – потеря контроля над окружающим пространством. Иррациональные страхи вползают в голову помимо твоей воли. За ближайшим деревом, еле различимым в этой полутьме, может скрываться что угодно: бандит, привидение, волк, вурдалак. Я, можно сказать, вырос в таком лесу, и могу бродить по нему сколько угодно, но не ночью же!
Но до Серёги Ушастого мне далеко. Он шагает, как по проспекту, как будто ему видна конечная цель нашего путешествия. Он – коренной житель этих мест, потомок финнов-ингерманландцев. Самое смешное, что он жутко стесняется своего происхождения, гораздо больше, чем я – своего. С первого класса он проявлял показное усердие в антисемитских выпадах, стремясь быть как все, и ни единым словом не навлечь на себя самого презрение и насмешки. И из-за этого я его никогда не любил. Жалок человек, боящийся слова «чухонец» и обороняющийся словом «жид».
Но в лесу он ориентируется, надо отдать ему должное. Не то, что я, пришелец. Да и все остальные – пришельцы в этих местах, хоть и относятся к титульной нации.

Быть пришельцем – очень тяжело. Как бы ты ни привык к ландшафту, климату, языку, всегда тебе дадут понять, что ты чужой. Это деревьям всё равно, какую ты носишь фамилию, и какую религию исповедовали твои предки. А люди, как бы они к тебе ни относились, всегда будут держать это в голове.
Например, Бяша. Вот уже несколько лет, с тех пор, как нас посадили за одну парту, мы дружим. Мы разные, но читаем одни и те же книги, смотрим одни и те же фильмы, понимаем друг друга без лишних слов. Но, но... Я постоянно чувствую какую-то преграду между нами. Однажды, ещё в девятом классе он сказал такую вещь: «Чего-то я не понимаю насчёт евреев. Вот ты – хороший, а Лубман – сволочь. Как же это так?» Мне стало смешно, и я ответил ему в том же духе: «Ну и у русских то же самое. Ты – хороший, а Конокотин – сволочь. Почему это тебя не удивляет?» Думаю, что он так ничего и не понял.
Дело в том, что Бяша принадлежал к компании, с которой я не имел ничего общего. Там ему, наверное, постоянно вливали и по поводу евреев и по поводу меня. Но, проявляя какие-то чудеса конформизма, он умудрялся одновременно дружить и со мной. Однажды, перед своим днём рождения он, напинаясь и смущаясь, сказал: «Ты знаешь, я не смогу тебя пригласить. Ведь я должен пригласить всех их. Пожалуйста, не обижайся». А я и не думал обижаться. Что мне эти дни рождения?
К той же компании относился и Витька, шагающий впереди и декламирующий какую-то похабщину. Он учился в моём классе давно, и я всегда относился к нему неприязненно. До восьмого класса он относился к числу моих основных обидчиков. Но подлым он никогда не был, надо отдать ему должное, да и антисемитских выпадов с его стороны я не припомню. А в последний год вообще что-то стало меняться и в нём самом, и в его отношении ко мне. Книжки он начал читать, что ли?
А вот Макса с Димкой, идущих за мной, я искренне считал своими друзьями. Они пришли, как я уже упоминал, в девятом классе, и не имели предвзятого мнения обо мне. С ними, поэтому, было легко и спокойно. С ними можно было говорить о чём угодно, бегать за девочками, пить водку, в конце концов. И на этот раз мы не случайно скооперировались втроём. Просто у нас был опыт, нам было привычно это делать вместе.

Мне стыдно в этом признаться, но я не помню, что было дальше. Я не помню, как мы пришли к дому Ушастого, я не помню его бабушку, я не помню, каким образом мы у него ночевали. Почему-то мои воспоминания заканчиваются этим походом по ночному клубящемуся лесу.
Зачем я всё это пишу? Кому нужны мои блуждания по своему прошлому, окутанному туманом, как тот лес? Где теперь все эти люди?
Поступив в институт, я утратил связь со своими одноклассниками. Как отрубил. Началась новая жизнь, новые увлечения. Тем более что вскоре после окончания десятого класса мы переехали в другой район, и в тех местах, где прошло моё детство я стал появляться очень редко. Это теперь я постоянно оглядываюсь назад, а тогда не понимал, зачем это нужно, не дорожил прошлым, не относился всерьёз к своим воспоминаниям.
Димка и Макс поступили в военные училища. Бяша поступил в Макаровку. Витька – в ЛИСИ. Про Ушастого ничего не знаю.
Когда я учился на четвёртом курсе, состоялась встреча класса. Точнее двух параллельных классов. Я узнал о ней случайно и решил пойти.
Димка, худой, измождённый, в курсантской форме, бросился ко мне, причитая: «Куда же ты подевался? Я тебя два года искал!». Макса на этой встрече не было. Бяша за весь вечер не обратил на меня никакого внимания. Витька выпил и полез обниматься.
А где, интересно, Римма Самуиловна и Наталья Давидовна? А вдруг они, как и я, уехали в Израиль? Очень может быть, что кто-то из них живёт на соседней улице, а я об этом ничего не знаю. Бывает так, что я вглядываюсь в лица прохожих, мечтая о том, что передо мной неожиданно появится кто-то из прошлого. А даже если это и произойдёт: что изменится? Что мы сможем сказать друг другу?

Кажется, что всё это было только что, а на самом деле прошло какое-то неимоверное количество лет. И я по-прежнему иду узкой тропинкой по тёмному, туманному лесу, неизвестно куда, ведомый неизвестно кем. Я успел выпить свою водку и вкусить свою долю веселья, а чья-то водка вылита в траву, и все девочки разъехались, и ни одна не проявила ко мне интереса. Да и водка давно уже перестала действовать, а всё, что от неё осталось – это чувство незавершённости и лёгкое раздражение.

И туман, за которым не видно на расстоянии вытянутой руки.