Тот явно не прислушивался к перлам девятилетнего ребёнка.

Записываю сразу, а то забуду.

"Выходили гуси, кланялись бабусе" - это значит, что у гусей такая религия, они поклоняются бабусе.

Как Бог создал души, которые чувствуют обиду, если тогда не было людей и не было обзывательств?

Итамар (зайдя в туалет, и сняв штаны): А давайте займёмся культурой!
Дедушка (немного оторопев): Ну, давай. А как именно?
Итамар: Ну, неси бумагу, краску, кисточку...

Предыдущая часть
В начало

Послеродовое отделение – это своеобразный комбинат счастья. Измученные, но счастливые мамы, гордые довольные папы, маленькие дети. Здесь начинается новая жизнь.
Здесь царит особенная, радостная атмосфера. Это естественно: та, кто находится здесь, уже сделала всё, что должна была, и теперь всё, что от неё требуется – это поскорее выздороветь. Если всё в порядке и нет никаких осложнений – то отсюда выписывают уже через два дня. Ещё одно существенное отличие этой больницы от российских роддомов(по крайней мере таких, какими я их застал) – это то, что муж роженицы может прийти сюда в любую минуту, 24 часа в сутки. А два раза в день по два часа – вообще может приходить кто угодно, в каком угодно количестве. (Уж как обычно нервничают жители России, когда им об этом рассказываешь. «А как же инфекция?» – в ужасе вопрошают они. А вот так. Помню, как было в приснопамятном совке: мужей не подпускали и на выстрел, условия у рожениц были почти как в концлагере, больничное бельё и хлорка, а вот поди ж ты, полные больницы стафилококков и прочей мерзости. А здесь пускают всех подряд, приноси из дома всё, что хочешь, а инфекций никаких нет. Чудеса, да и только)

Новоиспечённые мамы лежат в палатах по 2-3 человека. А новорожденные находятся тут же, на этаже, в специальном отделении для младенцев. Туда можно прийти когда угодно: покормить ребёнка, просто взять его на руки. А когда женщина немного окрепнет, она, вообще, может взять ребёнка к себе в палату и целый день держать около себя. И только на ночь вернуть в младенческое отделение.

И каково же нам среди этого всеобщего счастья и покоя. Наш ребёнок не здесь, не в послеродовом отделении. Мы не можем, как все, в любую минуту прийти к нему и взять на руки. Наш ребёнок в «Шнайдере», в отделении недоношенных.

* * *

Уже наутро после родов Лера смогла встать и пойти. Повторюсь, что роды были не тяжёлые. Она встала, оделась, привела себя в порядок и мы медленным шагом пошли в «Шнайдер». К нашему сыну.

Признаюсь честно, я плохо помню, как он выглядел в первые дни. У меня плохая зрительная память, да и, вообще, мужчины, как известно, не замечают подробностей. А ещё, наверное, срабатывает вытеснение. Божий дар, без которого мы бы не выжили.

Я помню, как он лежал в инкубаторе, опутанный проводами, присоединёнными к монитору. Маленький комочек плоти. В его ручку, которая была толщиной с мой палец, была вставлена капельница. Дыхание его было очень частым: маленькая грудная клетка подымалась и опускалась с сумасшедшей скоростью. Когда он открывал глаза, то был похож на куклу Фэрби. Взгляда у него, естественно не было: две маленькие чёрные дыры неопределённого цвета. Никаких звуков в первые дни жизни он не издавал.

Если послеродовое отделение – островок счастья и покоя, то здесь, в недоношенных – вихрь и смятение. Звенят мониторы, к которым подключены младенцы. Медсёстры носятся туда-сюда. Очень трудно найти себе точку приложения, тем более, что до нас, пары испуганных родителей, никому нет дела. Да и толку-то от нас на данном этапе не так уж и много. От нас ровным счётом ничего не зависит. Никто не даст себе труда как-то нас утешить, что-то нам объяснить. Только потом выяснилось, что информацию нужно добывать самому. При отделении есть социальный работник – специально для работы с родителями, но она мало что может сделать. Как и всегда в жизни, надо искать своё место, приспосабливаться к длительному пребыванию в этом непростом мире, называемом «отделением недоношенных».

На следующий день стало только хуже. Ребёнок резко потерял в весе. Конечно, это нормально для всех новорожденных, но кому от этого легче. А ещё у него повысился уровень билирубина. Это так называемая желтушка у новорожденных. Тоже обычное дело. Рутина, ничего особенного.
Но когда он пожелтел, над его инкубатором поставили специальную лампу. Ультрафиолетовую, или что-то в этом роде. Такой лампой облучают всех с билирубином. А чтобы яркий свет от неё не слепил, ему надели повязку на глаза.
И вот это было страшнее всего. Крохотный голый ребёнок, лежащий под ярким светом с завязанными глазами.

Зато в этот день Леру выписали. Она почти окончательно восстановилась. Итого, она в больнице в качестве пациента провела полтора дня. И где-то в полдень я повёз её домой.
Приехать домой – это было ещё одним испытанием. Обычно из роддома возвращаются с ребёнком. То есть все соседи, знакомые и незнакомые, просто люди, которые могли нас встретить около дома, неминуемо бы задались вопросом. Вот ведь они видели, что Лера ходит с животом, и что живот растёт. А вот они видят нас вдвоём и без живота. И без ребёнка. Я понимаю, что это смешно звучит. В такой момент думать ещё, что скажут люди. Но нам было не до смеха.

Пообедав, мы снова поехали в больницу. Пробыли там до вечера, потом забрали Рона из садика и вернулись в больницу. Пробыли там недолго, потому что один из нас должен быть со старшим ребёнком, а детей в отделение недоношенных не пускают ни в коем случае. Ну сколько уж времени можно занять Рона поездами, как бы прекрасны они ни были. Получается, что один из родителей должен сидеть с ним дома, или гулять, а второй – находиться в больнице при малыше.

Но это уже организационные, технические вопросы. Если приходится их решать, то уже становится легче. Лучшее средство от стресса – это рутина, мерное выполнение необходимых действий.
На следующий(третий) день мы уже полностью втянулись в эту самую рутину, а на четвёртый день я уже вышёл на работу.

Ребёнок Итамар родился в конце ноября. Правда, он тогда не был Итамаром. У него не было ни имени, ни подготовленного места в этой жизни. И мы тоже были катастрофически не готовы к его появлению. Он опередил дату своего рождения на два месяца.

В общем-то, такое случается сплошь и рядом. Об этом часто слышишь и читаешь. Семь месяцев – вполне себе срок, недоношенные дети выживают и вырастают. А сколько знаменитостей родились до срока. Кстати, только в русском языке слово «недоносок» имеет ярко отрицательную коннотацию.
В теории, конечно, всё это очень хорошо. Пока не случается с тобой самим. Пока в твоих руках не оказывается этот маленький комочек мяса, отдалённо напоминающий человека.
Вся обстановка, которая создаётся вокруг него с момента его рождения, не способствует оптимизму. Даже не с рождения, а гораздо раньше. Когда в родильном отделении приходят к однозначному выводу, что роды состоятся. Врачи многозначительно поджимают губы и говорят друг другу: «ну что же, вызываем бригаду из отделения недоношенных». Всё, приговор оглашён. Тебе только остаётся ждать исполнения.

Вообще-то нам повезло. Ребёнок был достаточно маленьким для того, чтобы роды прошли легко и быстро. Но он был и достаточно большим для того, чтобы начать дышать самостоятельно. Стояли наготове инкубатор и система искусственной вентиляции лёгких. Но она не понадобилась. Он вышел на свет и, по прошествии двух секунд, закричал. Но порядок таков, что его всё равно кладут в инкубатор и везут в отделение для недоношенных. А я должен пойти вместе с ними. Для того, чтобы запомнить дорогу. Дорогу туда, где мой ребёнок будет жить в течении ближайшего месяца. И где мы с женой тоже почти пропишемся.

* * *

Говорят, что когда с тобой что-то подобное происходит, то на начальном этапе ты ещё не можешь ощутить всю тяжесть случившегося. Твоё сознание пребывает в шоке. И только потом, когда первичный шок проходит, событие наваливается на тебя со всей тяжестью.

Так вот: всё это ерунда. Я не знаю, что именно ощущает женщина, пережившая такие роды. Наверное, биология её организма действительно предусматривает подобного рода защиту от стрессов. Но у меня никакого шока не было. Несмотря на общую усталость и отупение и бессонную ночь. Пока я тупо брёл по бесконечным коридорам больницы за коляской с инкубатором, мне казалось, что внутри у меня рушатся какие-то перегородки. Старая жизнь неожиданно закончилась. Я просто не был к этому готов. Начинался новый период – страшный и неведомый.

Отделение недоношенных юридически относится к другой больнице. То есть, рожали мы в «Бейлинсон», а ребёнка увезли в «Шнайдер». Хоть и обе они расположены на территории одного и того же комплекса, и пути между ними – пять минут. Когда я вернулся обратно в «Бейлинсон», Лера была ещё в родилке. Очень скоро с ней закончили перевели в комнату ожидания. Там обычно держат два часа. Она лежала и восстанавливала свои силы, а мне, в общем-то, было нечего делать. Тогда я снова пошёл в «Шнайдер». Снова посмотрел на ребёнка. Он лежал в инкубаторе, опутанный проводами и трубками, и спал. Здесь я тоже был лишним. Ощущение ненужности и невозможности куда-то приложить свои силы – это очень тяжело. Не так-то просто заставить себя функционировать, как будто ничего особенного не происходит.

Я снова вернулся к Лере, и вскоре её перевели наверх, в послеродовое отделение. Мы здесь были почти четыре года назад, когда родился Рон. Как будто не прошло этих лет. Её осмотрели, выделили ей палату и уложили на кровать. Она должна была спать и восстанавливаться, а для меня снова не было никакого дела. Впрочем, до утра оставалось не так уж много времени. И я поехал домой.

Я понимал, что самое правильное, что я могу сделать – это как можно скорее втянуться в какую-либо рутинную деятельность. Придя домой, я принял душ и лёг спать, несмотря на то, что спать мне оставалось не больше полутора часов. Я проснулся как обычно в семь утра, поднял Рона и повёл его в сад.